«Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль…»
Из романса П. И. Чайковского на слова Л. А. Мея

«…Я прочитал вашу книгу
и не пропустил ни одного слова»
Из отзыва писателя

Что бы ни говорили о сути художественного произведения, это, я убеждён, прежде всего разговор писателя с самим собой. Чем талантливее писатель, чем он умнее, эрудированнее, тем этот разговор талантливее, умнее и интереснее.

А что такое мысли писателя о своём творчестве? Это тоже разговор с самим собой, разговор самый задушевный и неслышный для читателя. За время писательской работы у меня накопилось столько вопросов к самому себе, что, может, и вправду ответить на них перед моим читателем?

— Итак… Как стать писателем?

— Вспоминаю, как после выхода в свет повести «Баранкин, будь человеком!» меня стали много приглашать на встречи с юными читателями. Во время бесед чаще всего задавали именно этот вопрос: «Как стать писателем?» Я, помню, отшучивался: «Сам не знаю… Вот закончил «Баранкина…» — и ломаю голову над тем, как мне снова стать писателем». В голове тогда бродило несколько сюжетов; оставалось выбрать какой-то один и сесть за стол. И остановился я на сюжете «Волшебник Ещёраз», и сел за стол. Но каково же было моё удивление, когда я понял, что слова, сказанные в шутку, оказались пророческими. Весёлый писательский ключ, которым я открыл замок «Баранкина…», не подходил к «Волшебнику Ещёраз».

— Это вас озадачило?

— Да, это меня озадачило. Я ещё не знал, что не только замысел книги, но и мастерство и вообще весь художественный арсенал писателя служат конкретной книге, а не книгам вообще. Образно говоря, замок каждой книги открывается единственным ключом, подходящим только к этому замку. Под замком я, конечно, подразумеваю сюжет книги, под ключом — изобразительные средства, с помощью которых писатель страница за страницей раскрывает сюжет. При этом сюжет должен быть неожиданным, он должен быть засекречен — так, как это умеешь делать только ты, и так же необычно он должен «отпираться», причём желательно, чтобы это произошло на самой последней странице.

— Можно ли определить искусство писателя каким-нибудь одним словом?

— Как раз словом «неожиданность». Для каждой новой книги надо придумать неожиданный закрытый сюжет и затем его неожиданно открыть.

— Повесть о Баранкине оказалась для читателей неожиданностью?

— К моему счастью, да. Зато три следующие задуманные повести: «Волшебник Ещёраз», «Двойник чемпиона» и «Золотая лихорадка» — лежали на столе только наполовину закрытые, никакой неожиданности в них не было. Я побросал их все в стол, закрыл и написал небольшую повесть «Тире-тире-точка».

— Как же так? Вы сами в «Баранкине…» призываете: не ленись! Не вертись! Начал работу — доведи её до конца…

— Так ведь в другой раз бросать рукопись в ящик стола — дело даже полезное; лишь бы этот ящик не оказался долгим. Так, спустя несколько лет были написаны и «Двойник чемпиона», и «Волшебник Ещёраз», а «Золотая лихорадка» стала частью «Приключений капитана Соври-Голова».

— У Вас на полках множество папок с незнакомыми названиями…

— Это названия ещё ненаписанных книг. Стеллаж, где они стоят, я называю шутя «мой сюжетоносец». Чем-чем, а сюжетами я себя обеспечил…

— Вероятно, за годы работы у вас сформировалась некая философия писательской работы, верно?

— Папа одного моего юного читателя назвал книгу про Юру Баранкина юмористической философией. Не скрою, мне это было приятно.

— Когда вы стали считать себя писателем?

— Я стал считать себя писателем, когда меня стали считать писателем.

— И все же три новые повести вы бросили в ящик стола. Вы сказали, что в них не было неожиданности. А, может быть, в них не было чего-то ещё?

— Ещё в них не было того, что я называю «печкой». Что это значит? Когда начинаешь писать книгу, то не сразу улавливаешь её ритм, размер, мелодию, что ли. Все слова какие-то холодные, фразы напоминают оркестр, который настраивается перед началом концерта. Одним словом, сумбур. И вдруг… Вдруг ты в одном кусочке текста улавливаешь сразу и размер, и мелодию, и ритм, и интонацию. И вот этот кусочек становится для тебя тёплым как печка, и от него можно идти дальше.

— А что самое трудное в писательской работе?

— Самое трудное — найти свой голос. Может, это получилось символически, но первая сказка, которую я написал, называлась «Голоса». Там воробьёнок, медвежонок, собачонок, комарёнок, котёнок и мышонок взяли и поменялись голосами. Мышонок приходит в нору и говорит «мяу!», и все пугаются… Ситуация описана с юмором. Но в ней заложена мораль: каждый должен говорить своим голосом.

— Неожиданно для всех вы написали взрослый роман «Свадебный марш», почему?

— Неожиданно и для самого себя… Скорее всего это случилось потому, что, как сказал А. С. Пушкин, «лета к суровой прозе клонят». Мне тоже захотелось «суровой прозы».

Как-то я разговорился с одним корреспондентом о жизни, о трудностях творчества. Разговор был глубже и сложнее, чем я перескажу его, но всё-таки попытаюсь.

Жизнь — река. У неё своя глубина, свои стрежень, заводи, мели, пороги. Ты ещё не вошёл в воду, ещё не умеешь плавать и не знаешь реки. Взрослеешь и входишь в воду. Начинается второй этап биографии. Есть мечты, желания, вот и плывёшь. Некоторые плывут по течению. Можно всю жизнь прожить инерционным игрушечным автомобилем, который толкнули один раз — и он едет, пока не остановится. Человек не волен миновать второго этапа. Он должен принять стереотип человеческих отношений, чтобы познать эти отношения. Выйдет ли он из стереотипа? — вопрос. А нужно, чтобы наступил третий этап. Необходимо выйти на подводных крыльях, приподняться… С этого начинается настоящее творчество. Не сама по себе жизнь, а дело, которым занимаешься, становится главным, главнее самой жизни. Так реку спрямляют каналом, когда она чересчур извивается. Так дереву обрубают ветки, чтобы шло в рост…

— Считаете ли вы, что уже себя нашли?

— Есть писатели, которые находят себя сразу и на всю жизнь. Я же, однажды найдя себя, понял, что надо продолжать искать себя дальше.

— Как вам сейчас пишется?

— Самый неточный термин! Книга не пишется. Она вымучивается, собирается, изобретается, конструируется (сюда подойдут все рабочие глаголы, пожалуй) и лишь в конце записывается. Как говорит герой Рэя Брэдбери, «если тебе дали линованную бумагу, пиши поперёк!»

— А почему вы вообще начали писать для детей?

— Мальчишкой я хотел объять необъятное. Играл в хоккей, лепил, рисовал, занимался балетом и пением. Потом впервые влюбился, начал писать стихи. А в двенадцать лет случилось несчастье: остался без родителей. И детство кончилось… И потом не раз было ощущение, что мне не хватает детства. Я убежден: человек неполноценен, если никогда не любил, ни к чему не стремился или был лишён детства. Не потому ли в книгах я вернулся к детству, чтобы «допрожить» его? Взрослый возвращается к ощущениям детства, чтобы остаться честным. Человек, который забывает о своём детстве, перестаёт мерить по нему жизнь, рискует потерять критерии.

И всё-таки Вы написали роман для взрослых, потому что был какой-то внутренний толчок? Или был ещё внешний?

— Представьте: сижу на скамейке на берегу моря. Рядом папа с сыном. Папа читает вслух «Баранкина…» Жарко, и сынишка говорит: «Подожди, сбегаю выкупаться. Но ты не читай без меня!» Отец ждёт, не перелистывает страницу… И я подумал: книга для сына есть, а для папы?

У меня появилась почти фантастическая идея расположить книги, которые я написал, в порядке возрастов, чтобы стать спутником жизни читателя! Своего! Это очень важно. Теперь, когда юношеские повести уже позади, я думаю о сатирическом романе «Земля Вторая»… Впрочем, я думаю и о так называемом безразмерном романе, который можно читать как до, так и после шестнадцати. Всё ещё хочется объять необъятное. Меня волнуют сразу сто сюжетов, и пишу одновременно несколько больших вещей. Так ли нужно работать, не знаю…

— Первым эпиграфом к нашему разговору Вы взяли слова старинного романса: «Хотел бы в единое слово я слить мою грусть и печаль…» Почему именно эти слова?

— Для писателя найденное точное слово — как найденное золото. Вот один лишь пример. Всем знакома фраза «Рад вас видеть». Обычная, банальная фраза. Но достаточно было отдать эту фразу старику и вставить в неё маленькое слово «еле», как фраза стала живой и смешной. В одном моём рассказе один старик, встречая другого на улице, говорит ему: «Рад вас еле видеть».

А второй эпиграф?

— Слова, которые я взял вторым эпиграфом, сказал мне один уважаемый писатель по прочтении моего романа. Мне кажется, в них заключена самая важная формула творчества: писать надо так, чтобы читатель не пропустил в твоём произведении ни одного слова!

Москва, 1990